Центральная проблема романа — это проблема ДОБРА и ЗЛА. Почему в мире существует зло, почему оно часто торжествует над добром? Как победить зло и возможно ли это вообще? Что есть добро для человека и что есть зло для него? Эти вопросы волнуют каждого из нас, а для Булгакова они приобрели особую остроту оттого, что вся его жизнь была искалечена, смята торжествовавшим в его время и в его стране злом.

 

Центральный для понимания этой проблемы образ в романе — это, конечно же, образ Воланда. Но как относиться к нему? Действительно ли в нём воплощено зло? А что если Воланд — это положительный герой? В том самом доме в Москве, где жил некогда писатель и где находится “нехорошая” квартира № 50, на стене в подъезде уже в наше время кто-то изобразил голову Воланда и под ней написал: “Воланд, приходи, слишком много дряни развелось” (21, с. 28). Это, так сказать, народное восприятие Воланда и его роли, и если оно верно, то Воланд не только не является воплощением зла, но он-то и есть главный борец со злом! Так ли это?

Если выделить в романе сцены “Жители Москвы” и “Нечистая сила”, то что хотел ими сказать писатель? Зачем ему вообще понадобился сатана и его присные? В обществе, в той Москве, которую изображает писатель, царствуют подлецы и ничтожества, лицемеры и приспособленцы: Никаноры Ивановичи, Алоизии Могарычи, Андрии Фокичи, Варенухи и Лиходеевы — они лгут, наушничают, воруют, берут взятки, и до тех пор, пока не сталкиваются с подручными сатаны, им это вполне удаётся. Алоизий Могарыч, написавший донос на Мастера, вселяется в его квартиру. Стёпа Лиходеев, дурак и пьяница, благополучнейше работает директором Варьете. Никанор Иванович, представитель столь нелюбимого Булгаковым племени домкомов, прописывает за деньги и благоденствует.

Но вот появляется “нечистая сила”, и все эти мерзавцы вмиг оказываются разоблачёнными и наказанными. Подручные Воланда (как и он сам) всесильны и всезнающи. Любого они видят насквозь, обмануть их невозможно. А ведь подлецы и ничтожества только ложью и живут: ложь — это способ их существования, это воздух, которым они дышат, это их защита и опора, их панцирь и их оружие. Но против “ведомства сатаны” это оружие, столь совершенное в мире людей, оказывается бессильным.

“Лишь только председатель покинул квартиру, из спальни донёсся низкий голос:

— Мне этот Никанор Иванович не понравился. Он выжига и плут” (1, с. 109).

Моментальное и точнейшее определение — и за ним следует строго соответствующее “заслугам” наказание. Стёпу Лиходеева забрасывают в Ялту, Варенуху делают вампиром (но не навсегда, так как это, видимо, было бы несправедливо), Максимилиана Андреевича, киевского дядю Берлиоза, до смерти напугав, изгоняют из квартиры, самого Берлиоза отправляют в небытие. Каждому по заслугам.

Не правда ли, это очень напоминает карательную систему, но абсолютно совершенную, идеальную? Ведь Воланд и его свита защищают также и Мастера. Так что же — они и есть добро в романе? “Народное восприятие” оказывается верным? Нет, не всё так просто.

С “народным” восприятием Воланда как санитара общества не согласна литературовед Л.Левина, для которой Воланд — традиционный сатана (10, с. 22). “Сатана — это (по Канту) обвинитель человека”, — пишет она (10, с. 18). Это также искуситель, соблазнитель. Воланд, по Левиной, во всём и во всех видит дурную сторону. Предполагая в людях злое, он провоцирует его появление (10, с. 19). В то же время Л.Левина считает, что “отказ от Христа (Иешуа) и — как неизбежное следствие — от ценности человеческой личности ставит героев в вассальную зависимость от князя тьмы” (10, с. 20). То есть всё-таки зло в том, что люди отказываются от Христа. Однако Л.Левина видит зло скорее в нечистой силе, а людей как бы оправдывает. И основания для этого есть: ведь прислужники сатаны действительно провоцируют людей, толкая их на гадкие поступки, — как в сцене в Варьете, как в сцене “Коровьев и Никанор Иванович”, когда взятка даже сама вползла в портфель домкома. И всё же Булгаков вряд ли хотел сказать, что спровоцировать можно каждого — ведь Мастера и Маргариту спровоцировать нельзя.

Так что, наверное, уместнее сказать, что Коровьев сотоварищи лишь выявляют, вытаскивают на свет Божий всё то гадкое, что есть в людях, а не создают это гадкое. Такой точки зрения придерживаются многие критики. “Нечистая сила в “Мастере и Маргарите” не без юмора обнажает перед нами людские пороки”, — пишет, например, Б.Соколов (5, с. 33). По его мнению, в романе Булгакова сатана представлен “как беспристрастный и высокий судия рода людского, выявляющий его пороки и добродетели” (5, с. 35). В.Акимов считает, что “столкновение с ними (нечистой силой) — это столкновение с самими собой” (11, с. 82). Власть нечистой силы проявляется, по его мнению, лишь там, где уступает и отступает человеческое.

Как видим, большинство критиков единодушны в том, что зло писатель видит всё же в людях, а нечистая сила разоблачает и наказывает это зло. В таком понимании зло — это слабость человека, его измена самому себе, отказ от чести, долга, совести ради каких-то житейских выгод; это подлость, ложь, мещанское приспособленчество. Зло господствует потому, что нет в обществе силы, способной его разоблачить и наказать, а наказать — по Булгакову — надо: писатель явно не является сторонником идеи непротивления злу насилием, напротив, по его мнению, как и по мнению русского философа И.Ильина (автора книги “О противлении злу силою”), “привести в чувство” людей, закосневших в зле, возможно только силой и даже насилием, страхом, потому что эти люди ведут себя по-человечески (во внешнем смысле) лишь тогда, когда боятся вести себя иначе. Свита Воланда, таким образом, воплощает в романе принцип справедливости, возмездия.

Так всё-таки значит ли это, что писатель именно в этом видел добро, именно на разоблачение и наказание зла возлагал основные надежды? Нет, ни в коей мере. Свита Воланда выполняет лишь необходимые “ассенизационные” работы, только “расчищает место” для добра, обуздывая зло, но самого добра не создаёт. Добро в романе воплощено в Иешуа, Левии, Мастере и Маргарите.

* * *

Одна из самых больших странностей “Мастера и Маргариты” — это роман в романе. Роман о Понтии Пилате и Иешуа, написанный Мастером, по жанру, стилю, языку нечто совершенно самостоятельное, включён в произведение Булгакова. Сюжетно это выглядит странно, однако эти две “половинки” романа, формально слабо связанные друг с другом, глубоко связаны по сути, содержательно. Для чего писателю понадобились иерусалимские сцены? Чтобы показать, что такое добро. Первоначально Булгаков не счёл возможным поместить добро в современную ему действительность, отнеся его к далёкому прошлому. Иешуа задуман сразу, этот персонаж есть уже в ранних редакциях романа, и лишь после появления в жизни писателя Елены Сергеевны и их взаимной любви возникают образы Мастера и Маргариты.

Что же такое добро по Булгакову?

Известно, что все ершалаимские сцены романа были в ранней редакции одной главой (второй), называвшейся “Евангелие от Воланда”. Это важно для понимания образа Воланда, но к нему мы вернёмся потом, сейчас рискнём лишь предположить, что роман в романе — это как бы “Евангелие от Булгакова”, это его Благая Весть, здесь он говорит о том, во что верит, на что надеется, что считает подлинным благом. Это благо, это добро воплощено в образе Иешуа.

Воланд и Ко разоблачают и наказывают зло, но не превращают его в добро. Все те, кого покарала свита Воланда, остались, в сущности, такими, какими и были, но их “забили”, запугали, они теперь боятся творить зло, как прежде. Это, по Булгакову, правильно, необходимо, но это ещё не есть торжество добра. Злые остались злыми, и стоит им снова почувствовать безнаказанность, как они возьмутся за старое.

Подлинное же добро злого превращает в доброго.

Это злое, превращающееся в доброе, в ершалаимских сценах воплощено в образе Пилата.

Что представлял собой Пилат до знакомства с Иешуа? Это жестокий палач и деспот по отношению к подвластным ему и угодливый служака по отношению к тем, кто властен над ним. Это человек, верящий только в силу и, соответственно, не верящий в людей, циник и мизантроп.

И всё же писатель с самого начала показывает Пилата не так, как других (московских) отрицательных героев романа. Те только отвратительны, Пилат же вызывает сочувствие. Он одинок, у него нет ни одного близкого существа в мире, кроме Банги, любимой собаки. Он ожесточился, потому что за всю жизнь свою он видел лишь торжествующее зло, лишь жестокость, лишь эгоистическую борьбу людей-зверей друг с другом; он видел, что в мире торжествует грубая сила — он изверился, его сердце очерствело.

Пилат — человек, изображённый писателем более объективно и глубоко, чем латунские-берлиозы, и получилось, что злой = несчастный. Пилат зол и жесток, но это потому, что он несчастен.

И именно это прежде всего видит в Пилате Иешуа. Он видит в нём несчастного человека. И с этого начинается его победа над Пилатом, его победа над злом.

Иешуа, заметим, это вовсе не традиционный Христос. Булгаков специально подчеркнул нетрадиционность своего “евангелия”, переменив названия и имена (Ершалаим вместо Иерусалима, Иешуа вместо Иисуса). При этом вопрос, каким в действительности был исторический Иисус, в данном случае его не занимал: он не пытается установить историческую правду, его не волнует “беспристрастное открытие истины” (писатель, видимо, читал книгу С.М. Чевкина “Иешуа Ганоцри: Беспристрастное открытие истины”, откуда и позаимствовал имена и названия (5, с. 58).

Его герой внешне обычный слабый человек, он боится боли, он не хочет умирать. И это не случайно. Видимо, писателю важно было отделить силу подлинную от силы внешней, он хотел показать “добро, воплощённое в страдающей и незащищённой человеческой личности” (9, с. 61).

И вот, находясь в полной власти Пилата, он понял его, посочувствовал и помог ему!

Если бы в Иешуа была хоть капля эгоизма, он — в том положении, в каком оказался, — думал бы только о себе, и это было бы естественно и извинительно. Но в том-то и заключается сила добра, человеческая сила, которую воплощает в себе этот герой, что он, будучи даже в таком положении, всё-таки остаётся человеком, то есть видит душу другого, понимает его и старается ему помочь.

Именно этим прежде всего поражает Пилата арестант. И именно с этого момента начинается перерождение Пилата. Ведь это, может быть, впервые в жизни кто-то увидел в нём, Пилате, человека!

Иешуа, в отличие от Иисуса евангелий, не ходит по воде, не воскрешает мёртвых. Но он совершил величайшее чудо: дал место в своей душе человеку, который угрожает его жизни, может стать его палачом, — он его полюбил! И что-то повернулось в душе Пилата.

Он испытывает теперь к арестанту жгучий интерес, но понять его не может. “Сознайся, ты великий врач?” (1, с. 37) — спрашивает он арестанта, когда же тот отрицает это, Пилат ему не верит: он привык, что люди всегда лгут, скрывают что-то. Поведение Иешуа с точки зрения тех стандартов, которых он привык придерживаться, которых придерживаются все, кого он знает, представляется ему наивным, нелепым, просто безумным. И несмотря на это, его неудержимо влечёт к этому арестанту, который так искренне верит в то, что говорит, что готов пойти на смерть, хоть и боится её, но не скажет неправду, не скажет того, во что не верит, а ведь все те люди, с которыми сталкивался Пилат до сих пор, под давлением силы готовы были сказать что угодно.

Иешуа — первый встретившийся ему человек, который верит в людей, считает их добрыми, хорошими. Эта вера кажется Пилату глупой, но тем не менее она неотразимо его привлекает: ему в глубине души хочется, чтобы прав был не он, а этот сумасшедший арестант, хотя Пилат ещё не признаётся себе в этом.

“Как ни наивно, ни нелепо то, что делает и говорит Иешуа, в нём есть чудотворная убеждённость в силе слова и в той истине, которую это слово несёт. Потому Пилат не спит и хочет продолжать разговор со своим неожиданным собеседником и поверить в то, что казни не было... потому что стоящий перед ним посланный на смерть человек, страдающий, страшащийся побоев, униженный, слабый и незащищённый, но ни на единую секунду не поколебавшийся в своей вере... тем-то и опровергает “право сильного”, к которому привык прокуратор, тем-то и заронил в Пилате неумолкаемую боль совести” (9, с. 61).

Итак, добро, по Булгакову, — это любовь, это способность дать место в своей душе другому человеку, чем-то пожертвовать ради него, помочь ему. Как пишет В.Акимов, “добро — это готовность понять другого человека” (11, с. 80). Но не только это. Добро — это ещё и милосердие.

На последней странице романа Пилат спрашивает у Иеуша: “Ведь казни не было? Молю тебя, скажи, не было?” И Иешуа отвечает: “Ну, конечно, не было” (1, с. 396). И тем снимает с сердца преступника Пилата давившую его тяжесть. Пилат повинен в том, что по его приказу казнили невинного, и за это “ведомством Воланда” ему определено наказание. Но Пилата мучит его вина, и значит, он заслуживает прощения, потому что он стал другим, и значит, грех прошлый с него нужно снять. И Иешуа говорит: “Казни не было!” — и тем совершает второе чудо, отменяя действительно бывшее, делая небывшим то страшное, что было, но что хочется забыть, — чудо милосердия.

“Все люди добрые” — это символ веры и самого писателя, во всяком случае, то, во что он хотел бы верить. Он хочет верить в силу добра, силу милосердия, силу любви. Он не верит в обличения. Человек, по Булгакову, может измениться, только если он сам захочет. Но чтобы он захотел, его, такого, какой он есть, как Марк Крысобой, как Пилат, нужно суметь понять и полюбить.

Евангелие от Мастера — это ещё и завет скромности. Не случайно у Иешуа, в отличие от Иисуса евангелий, всего два ученика. Писатель как бы говорит: неважно, сколько людей тебе верит, лишь бы вера твоя была настоящей.

* * *

Ещё один персонаж, олицетворяющий любовь и милосердие, — это Маргарита.

Образ этот воспринимается весьма неоднозначно. Маргарита — ведьма, Маргарита вступает в сговор с нечистой силой. Маргарита, мстя за Мастера, разносит в пух и прах квартиру злополучного критика Латунского, Маргарита, обнажённая, принимает чудовищных гостей Воланда на балу у сатаны. И в то же время нет ни малейших сомнений, что Маргарита для Булгакова — то же, что Татьяна для Пушкина, Сольвейг для Ибсена, — это его любимейший женский образ, его женский идеал. И идеал этот может казаться довольно странным.

Есть два разных подхода к оценке поведения людей. Первый учитывает мотивы этого поведения, второй пользуется поведенческими клише (это делать всегда хорошо, это — всегда плохо) и здесь главное — добродетельность–недобродетельность поведения. Так почему-то часто оценивают поведение именно женщин.

Так вот, пользуясь вторым способом оценки, мы придём к выводу, что Маргарита — женщина, безусловно, крайне недобродетельная. Причём она получилась у Булгакова подчёркнуто, вызывающе недобродетельной. Возможно, это произошло по той же причине, по какой Иешуа оказался так житейски слаб и робок. Писатель хотел сказать, что если есть главное, если есть любовь и милосердие — то всё остальное совершенно не важно.

Маргарита — идеал женщины прежде всего потому, что она способна на глубокую, преданную, самоотверженную любовь. Она бросает своего мужа, но только тогда, когда понимает, что нужна Мастеру, что он пропадёт без неё. Она вступает в сговор с сатаной, но это для того, чтобы спасти Мастера. Ею движет любовь. И потому она нравственно неуязвима. “Знакомство с Воландом не принесло ей никакого психического ущерба” (1, с. 334), в отличие от многих других. Подобно тому, как Иешуа остаётся человеком даже находясь во власти убийц, а одному из них сочувствует и помогает, так и Маргарита, попав в чудовищную компанию растлителей, висельников, отравителей, мерзавцев всех времён и народов, остаётся человеком: никто из них ей не противен, она старается понять их, сочувствует им. Она потеряла самое дорогое — своего Мастера, но не замкнулась в своём горе: она видит горе другого человека и активно сочувствует ему.

Возможно, бал у сатаны отчасти нужен был Булгакову именно как испытание Маргариты: человек проверяется в испытаниях, только так можно выявить сердцевину человека.

Когда приходит долгожданный миг и Воланд спрашивает Маргариту о награде, она сначала не просит ни о чём — она гордая, она только благодарит Воланда. Затем она уже готова произнести заветные слова, но тут ей вспомнилась Фрида. И она просит за Фриду. “Она попросила за Фриду вопреки всем возможным соображениям, просто потому, что не могла иначе” (10, с. 21). “С этим трудно смириться Воланду. Отбросив как заведомо вздорную мысль о взятке, он тут же предлагает ей иную цену её поступка, иную корысть — самолюбование: “Вы, судя по всему, человек исключительной доброты? Высокоморальный человек?” Но она не поддаётся: “Я легкомысленный человек...” Перед этим всесильный Воланд пасует” (10, с. 22).

“Будучи добрым (свободно добрым) человеком, Маргарита — вне сферы влияния сатаны” (10, с. 22). Она сильнее, её милосердие побеждает наказующую справедливость сатаны.

Маргарита — человек, потому что она в каждом видит человека. Для Воланда Фрида — “эта дура Фрида” (1, с. 287), а для неё — несчастный, страдающий человек, страданием своим искупивший свою страшную вину. Её нужно простить, и Маргарита готова пожертвовать всем самым для себя дорогим, чтобы её простили.

Она разгромила квартиру Латунского, но мстит она не за себя, и пыл её тут же утихает, когда она видит испуганного ребёнка. Л.Левина отмечает ещё одно качество Маргариты: её доброжелательность ко всем (10, с. 21). Она всех воспринимает положительно, все ей нравятся, кажутся хорошими, даже Азазелло. И этим она похожа на Иешуа и на Мастера.

А что же Мастер? Он тоже настоящий человек. Но его мы видим уже сломленным, затравленным.

Мастер — человек талантливый, но крайне непрактичный, наивный, робкий в житейских делах. Он написал гениальный роман о Понтии Пилате и наивно верил, что роман этот будет кому-то нужен, что его будут печатать и читать просто потому, что это хороший роман. При этом в своё дело, в свой роман он вкладывает всю душу, и когда оказывается, что труд его никому не нужен, за исключением одной лишь Маргариты, что он вызывает почему-то лишь озлобление и нападки критиков, для Мастера жизнь теряет всякий смысл.

Мастер — человек, не созданный для той жестокой борьбы, на которую его обрекает общество. Он не понимает, что, став писателем, он тем самым превращается в конкурента латунских-берлиозов, бездарей и демагогов, захвативших “литературную ниву” и считающих её своей законной кормушкой, своей вотчиной. Они бездарны и потому ненавидят всякого талантливого конкурента. Они приспособленцы и холуи, и потому у них страшную злобу вызывает человек внутренне свободный, человек, который говорит только то, что думает. И они стараются его уничтожить. Это вполне естественно и не может быть иначе, но Мастер этого не понимает. Он к этому не готов. Ненависть и злоба этих людей его угнетает. К этому прибавляется ощущение безысходности, ненужности его дела, его романа. И Мастер отчаялся, сломался.

“У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновения тоже нет, — говорит он Воланду, — ничто меня вокруг не интересует, кроме неё (Маргариты), меня сломали, мне скучно, и я хочу в подвал”. “А ваш роман, Пилат?” — “Он мне ненавистен, этот роман, я слишком много испытал из-за него” (1, с. 296).

С образом Мастера связан “мотив усталости в “Мастере и Маргарите”” (4, с. 161). Мастер устал не от чего-то определённого, а от всей своей жизни. Никто не устаёт от удач и побед, устают от поражений, от напрасно затраченных усилий. В обществе, где востребованы были латунские-берлиозы, естественным образом невостребованным оказался Мастер. Везде он натыкается на глухую стену, и в конце концов у него пропадает желание жить.

Почему Мастер “не заслужил света, он заслужил покой” (1, с. 363)? Левий Матвей проговорил эту фразу печальным голосом. Действительно, “покой” — это корень слова “покой-ник”. Мастера ждёт не счастье, а забвение.

Мотивом усталости, отчаяния пронизан не только образ Мастера, но в значительной мере и весь роман. Потому что это усталость и отчаяние самого автора. И.Золотусский пишет: “Как страшен этот уход (уход Мастера и Маргариты), и как беспощадно он оплачен! Рука Булгакова карает обидчиков Мастера, но она не щадит и Мастера. Смерть, как и разгул стихии мщения, для Мастера — освобождение. Но это не свобода счастья... это свобода пустоты и покоя, в котором ни творчеству, ни любви уже нет места... Даже Воланд теряется перед этой трагедией усталости, трагедией желания уйти из мира, покинуть жизнь” (4, с. 162–163). И если Иешуа — это вера писателя, то Мастер — его усталость. Потому “Мастер и Маргарита” — это роман одновременно отчаяния и надежды.